продолжая просмотр тома, я стал замечать у себя всё усиливающееся ощущение déjà vu. заподозрив недоброе, я стал внимательно смотреть на книжную полку, где стоят другие тома ВВ, -- и тут же обнаружил там еще один экз. т.63, засунутый туда не менее, как с полгода назад. т.е. диагноз был ясен: я поставил недочитанный том на полку и посчитал его дочитанным, а теперь он опять появился в продаже, и я решил, что это вышел новый том. со мной такое бывает запросто, но тут лучше пере-, чем недо-. (так я один раз получил из б-ки города Фессалоники отказ на книгу с формулировкой "нет в библиотеке"; но так как я был забывчивым, то я не помнил, что случайно заказал ее дважды, и на второй заказ книга пришла--месяца через два после первого отказа).
так что я лучше про мемуар: чему научил меня Курбатов
это было при первой нашей встрече, где-то весной 1989, у него на кафедре. тогда я был молод и дик: умом я уже не считал, как еще года за 2-3 перед тем, что все советские гуманитарные ученые (кроме неофициальных, т.е. таких, кто печатается за границей и почти или совсем не печатается в СССР) смердят из своих книг именами кмаркса и фэнгельса и т.п., а потому музы, не исключая Клио, даже близко не подлетают к этому зловонию. (брешь в таком восприятии советских ученых во мне была пробита в 1983 г. М. ван Эсбруком, затащившим меня в ИВАН ради своего доклада; тогда он меня познакомил с К.Н. Юзбашяном -- первым в моей биографии ученым из СССР; но тогда я от Юзбашяна сильно шарахнулся, т.к. моя 20-летняя психика не могла перестроиться так быстро). -- умом, значит, я так не считал, но на поведении это всё еще отражалось. советского ученого, которого я переставал считать вонючим марксистским животным, я начинал считать, наоборот, лучом света в темном царстве и гением чистой красоты, которому сразу хотелось начать доверять во всем (кроме чисто научных дел, где я всегда был критичен даже к своим учителям -- о.Мейендорфу и о.ван Эсбруку).
самое удивительное, что первые два раза -- два первых советских знакомства, которые состоялись у меня в 1989 г., -- меня тут совершенно не подвели. одним был Курбатов, а другим К.Н. Юзбашян, с которым я актуализировал научное знакомство где-то в начале 1989 г.
Курбатов очень уютно курил "Беломор" (и только "Беломор"!), очень уютно сидел в кресле, очень уютно интонировал свою речь. было ясно, что он тебя понимает. поэтому я поделился с ним своей тогдашней научной скорбью -- впечатлением от только что вышедшей книги З.В. Удальцовой "Византийская культура" (З.В. Удальцова была такой советской теткой с масквы, поставленной тогда во главу советской византинистики; она была тупой, как полено, но очень партийной; ее статьи за нее писали "негры", в числе которых трудился получивший поэтому покровительство Каждан и отказался трудиться попавший в опалу на все советские годы Фонкич; в одной из статей Удальцова присвоила текст статьи, присланный для ВВ очень хорошей, но так и не состоявшейся византинисткой Э.М. Шусторович, -- после чего та получила психическую травму, поставила крест на своей научной карьере и оказалась переводчицей с немецкого в нашем институте бумажной промышленности, где я с ней и познакомился. с концом советской власти в 1990 Удальцова сама тоже утонула -- в буквальном смысле: пошла купаться в Каспийском море во время ежегодного слета советских византинистов, проходившем в тот раз в Баку).
при упоминании об Удальцовой по глазам Курбатова было, разумеется, ясно, что он "в теме". но я выразил свое возмущение самыми, как мне казалось, вопиющими ляпами: тем, что Удальцова поместила в 14 век (это не опечатка, а именно в соответствующую главу) Никиту Стифата, -- ученика и биографа Симеона Нового Богослова, а также диспутанта с кардиналом Гумбертом в 1054 г., когда дело закончилось взаимными анафемами между К.полем и Римом. было ясно, что Удальцова ничего этого не знает, потому что ей пофиг, но меня возмущало, почему она даже с чужих книг не может правильно переписать.
Курбатов совершенно невозмутимо ответил: Ну, Вы знаете, как такие книги пишутся -- при помощи ножниц и клея. (аналог современных copy-paste: берут старую рукопись -- в идеале свою собственную, но в случае Удальцовой -- труд негров, -- и составляют вырезанные абзацы). вот и перепутали -- не в ту главу вклеили.
Было видно, что для Курбатова тут не виделось никакого вопроса, кроме технического, который он и счел долгом мне объяснить. что на месте Удальцовой могла бы быть не такая дура (дура, но не такая), он, как будто, даже и не допускал.
потом Курбатов выдержал паузу, заполненную каким-то моим беспорядочным пыхтением, и, затягиваясь беломориной, говорит: а вот Вы знаете, что после каждой такой книги на кафедру средних веков приходят два-три студента?..
дальше можно было не продолжать, хотя мы как-то еще развивали эту тему. суть сразустала ясна: студенты все равно забудут ту муть, которую они прочитали у Удальцовой, а какой-то интерес к Византии передается -- и это *доказывается* практикой -- даже через такое дерьмо, как ее писания. (сейчас я бы даже сказал, что лучше уж через ее писания, чем через "Поэтику византийской литературы").
это был один из разговоров, радикально поменявших мое мировоззрение. с годами его последствия осознаются все больше и больше.
в том момент я получил два урока:
1. один из первых случаев (как сейчас вспоминается, где-то второй; первый был весной 1987 с главой корпункта "Известий" в СПб. Ежелевым), когда человек старше меня и умнее -- совершенно однозначно, хотя и с полным уважением и приязнью, дал мне понять, что я идиот со своим юношеским максимализмом, а слушаться надо людей старших и мудрых, и всякий накопившийся в моей голове идеологический мусор немедленно вымести и саму голову проветрить,
2. что к трудам даже и советских ученых надо относиться с разбором и прагматично, а не нести всех марксистов в топку.
теперь я вижу, что тогда же я извлек еще один урок, третий, но тогда мне это было незаметно, и только последовавшие затем события дали и этому уроку развитие:
3. это был первый урок политики -- точнее, одного из наиболее специфических навыков, которые отличают политика (в какой бы то ни было сфере, не только в политике социальных отношений) от человека частного, который живет своими впечатлениями и эмоциями. этот навык заключается в том, что для тебя в вопросах, связанных с работой, должно исчезнуть понятие дерьма: существуют только "вещества" и "запахи", которыми необходимо научиться пользоваться для достижения поставленных целей.
и -- в качестве эпилога.
учителем Курбатова был М.В. Левченко. вместе с М.Я. Сюзюмовым -- основатель советской византинистики, после перерыва в довоенные годы. в отличие от Сюзюмова, Левченко не успел стать до революции даже и начинающим ученым. он был студентом, который вместо науки пошел в революцию и уже в революции -- прямиком в ЧК. в конце 1930-х гг. у него была уже неплохая карьера в НКВД. тут как раз вышла сталинская реформа идеологии (которая в полноте осуществится только во время войны, но начало ее было положено в 1938-39). решили восстанавливать изучение Древней Руси, а тут заодно -- и области византийско-русских отношений. о прошлом Левченко вспомнили, и партия перебросила его на новый фронт работы. ему пришлось все-таки становиться ученым. вышедшая уже в 1956 г. монография Левченко по византийско-русским отношениям долгое время оставалась -- несмотря на марксизм -- классическим трудом, да и до сих пор, говорят, имеет какое-то значение. в отличие от своих научных коллег из интеллигенции, Левченко ни на кого не доносил, ничьей крови не пил и, в какой-то степени, создал даже научную школу, продвинув беспартийного Курбатова.
вот таких ученых -- как Левченко или Сюзюмов -- невозможно не уважать, хотя они были коммунистами.
PS Если кто прочитает из УрГУ: надо бы опубликовать у нас мемуары Каждана о Сюзюмове (которые на англ. в Byzantine Studies/Études byzantines 1983). они ужасно интересные.
